«ВСТРЕЧИ С РЕКОНЬЮ»: ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ ДИМИТРИЯ МИХАЙЛОВА
1999 – СОПОЧКА НА УЗКОЛЕЙКЕ
Следующий 1999-й год был удивительно благодатным. В начале лета познакомился с иноком Зосимой, впоследствии монахом Серафимом, который строил скит Александро-Невской Лавры. Для о.Серафима это было время начала иноческого пути в совершенно экстремальных по городским понятиям условиях. Может быть, поэтому на скиту постоянно менялись какие-то помощники и послушники, а он один оставался его постоянным строителем и смотрителем.
Как и подобает новоначальному, я был очарован романтикой одинокого монашеского подвига в далеком скиту без электричества, связи, охраны и даже без колодца для питьевой воды, а весной и осенью без проезжей дороги. Долгое время образ старца Амфилохия на скиту в Рекони и живого современного знакомого монаха сливались воедино. Походы на тот и другой скит чередовались, я водил с собой вместе всех, кого считал достойными, и остается только удивляться терпению о. Серафима, который только через два года мягко попросил меня прекратить эти искусительные паломничества к нему искателей духовности.
Правда, к этому времени я и сам немного остыл к чудесам, прозорливости и экзотической жизни в глуши. Да и само сердечное участие и память мне стали дороже, чем какие-то необычайные дары, которые всякий новоначальный ищет, поочередно примеривая на каждого встреченного монаха образ духоносного старца, прося советов и молитв. Но вначале я с радостью приносил на скит все искушения, связанные с Реконью. Когда я сказал, что пишу об Амфилохии, о. Серафим мягко улыбнулся и ответил: раньше о святых писали святые - и получались жития. Теперь пишут историки, и получаются истории.
Писательство я оставил, но собирать сведения продолжал. Сидел в архиве, искал легендарную Старцеву сопку. 15 июля 1999 года поставили первый крест. Думал, что та сопочка у узкоколейки и есть Старцева. Но год спустя выяснилось, что это лишь одна из стоянок старца, а умер он не там. Тем не менее, сопочка эта мне запомнилась, как и те люди, с которыми в процессе поисков свел Господь.
* * *Узкоколейка тянется далеко на север от маленького поселка с «говорящим» названием Тупик. Этот Тупик возле станции Хотцы железной дороги Будогощь - Пестово. Узкоколейка идет по краю огромного болота, обходит его и пересекает Реконьку примерно в километре севернее монастыря. Глядя на карту, удивляешься образному языку пророчеств Амфилохия – старец говорил, что змеиная дорога увезет реконский лес. И вот на карте Реконь а в полукольце хвоста узкоколейки, как жертва в сжимающемся кольце змеиного тела.
Сопочка на узкоколейке - это километров семь или все десять через болото на восток от скита.
Это место открылось год спустя после начала моего хождения в Реконь, в июле 99-го. Даже почти точно: с 12 по 14 июля. Вообще-то я думал, что это Старцева сопка, где умер Амфилохий. С вопросом - где это место, я впервые обратился еще осенью 98 года к Клавдии Фоминичне Петровой из Заозерья. Она толковала про какой-то 8 склад во время войны. Я тогда не понял, а впоследствии выяснилось, что так именовали места складирования древесины на просеках. Бабы работали вместо мужиков в лесу. И поклоняться к кресту на старцеву сопку ходили. А когда после войны, в 50-х годах проложили узкоколейку, ходили с нее.
От Клавдии Фоминичны Петровой из Заозерья пришлось идти к Никифору Фельдшерову в Зобище, а оттуда к Егору Корневу в Тупик. Никто не брался идти со мной, старые и больные. Я поздновато пришел.
Вот стоит у своего просторного дома Егор Емельянович Корнев, бывший начальник строительства узкоколейки. Дом строил сам. На доме красная звезда, над дверью подкова, в стекле шкафа партбилет, а в красном углу - икона. Я не могу удержаться:
- Отец, ну как же это все вместе?!
- Дак как… Ну, подкова понятно зачем. Звезда потому что фронтовик. Служил в тяжелой артиллерии. 12 км до фронта, а били за 30 км. Партбилет? Ну, а что если прежние времена вернутся? Я его даже иностранцам не продал за валюту, предлагали 70 марок, просили. А икона... я ее даже по указанию уполномоченного КГБ не снял, сказал ему: я заозерский и все. Меня отец крестил в Рекони.
Про Амфилохия старик припоминал разные местные предания. Вот такое, например. Ездил Амфилохий по деревням, собирал на церковь. Один из Заозерских мужиков подстерег его, собирался ограбить. Залез с топором под мост. А у Амфилохия лошадка умная была, встала и не с места. Амфилохий как закричит: «Беси, беси! Иди домой скорей, там у тебя горе!» Тот от неожиданности вылез из-под моста, побежал домой. Прибежал, а там у него лошадь сдохла.
К Амфилохию на Старцеву сопку ходили по просеке. Она и сейчас есть, выходит к Лебедину. Местный фольклор передает не только эпизоды жития Амфилохия, но и картины из последних времен монашеской жизни в Рекони. Егор Емельянович старательно вспоминает. Был специальный мужик, красил купола. Как главный поп ему не платит – котомку за плечи и пошел. Поп за ним. Уговорит, вернет.
Когда умирал игумен, двое монахов под руки его по всем церквам водили.
На скиту жил один как отшельник, имя не помню. Церковку шестигранную на скиту в 38-м году в Степкино в колхоз перевезли и сделали силосную яму.
Колокола били спецы из Ленинграда. Староста всех обегал – запрягай лошадь вывозить обломки. Полиелейный колокол никак не могли разбить. Обломки везли в Тупик и на станцию Тальцы.
Оговорюсь сразу, в этих рассказах не все точно. Вообще из всего собранного материала у меня наибольшее доверие вызывают воспоминания А.И. Ершова. Он жил в Рекони, и их семью выбрал старец. Но я решил привести без корректировки свои первые записи. В конце концов этот фольклор и есть ткань народной памяти, в которой живут местные предания.
Дом Ершовых Егор Емельянович помнит, его из Рекони в Неболчи перевезли, сперва больница, потом дом престарелых. За мной приезжали, но не поехал. Сосед уговорил отказаться. Лучше умирать в своем углу. Жена умерла 18 лет назад. Дочери в Киришах, там много из Рекони. Не хочет их отягощать. Только одна просьба – побывать бы в последний раз в Рекони на кладбище. Но вряд ли удастся.
Жизнь в поселке невеселая. Парень-афганец вернулся, так без наркоты не мог прожить, повесился.
- А дом Ваш, почему он такой большой? Не из Рекони?
- Нет, сам строил.
- Один?
- Один. Силы хватало, 12-метровые бревна с помощью веревок ставил. Сейчас хожу, сам удивляюсь. Жене надоело, что мы живем в маленькой квартире в щитовом доме, тесно, неуютно. Пришлось строить, а то угрожала уйти.
- Теперь один?
- Да, один. Забегают соседи. Раньше все в огороде до ночи. Теперь не могу. Тяжело, что не сплю, боли мешают.
Потом, помолчав и подумав, спрашивает:
- Скажи, Дмитрий, как ты думаешь, Богу доверять можно?
- Я думаю, можно.
- А я вот все прошу Его: ну, дай мне немного поспать. И все никак.
- Помоги Господи. Может, это с курением связано?
- Да я пить уже бросил, прошу Бога, чтобы и курить бросить. По совести сказать, жить надоело. Дольше всех своих. Много, слишком много всего видел. Правду отец мой говорил: жизнь прожить – не поле перейти.
- А в Рекони часто бывали?
- Конечно, я косил там. Помню, мошкара так донимала, что отдохнуть на елку залезал. «Крючки», они меньше слепня, но едят так же.
- А на Старцеву сопку часто ходили?
- Когда стал начальником строительства узкоколейки, то заходил к нему. В молодости, помню, крест там был, землянка. Клава тебе покажет место. Правда она тут с 1987 года, креста уже не видела.
- А кто эта Клава, откуда?
- Да она тут на поселении, убила лейтенанта милиции, отсидела большой срок. Друзья ее жили в Рекони, пригласили ее. Одно время жили на сопке, соседней со Старцевой. Ориентир – на 7 км сохранился столб, не доезжая моста через Реконьку.
- Клюквой промышляли?
- Да. У меня самого жили 8 ленинградцев со своей каталкой, ездили за ягодами.
- У Вас тут, как в Венеции, дома по каналам, вдоль усов узкоколейки стоят. Наверное, у всех каталки?
- Да, их одно время даже запрещали, отнимали. Аварии были, опрокидыались. Но народ все равно ездил, пока рельсы не сняли.
- А кто снял?
- Не знаю. Она же ничья. 10 лет как нет лесопункта. Чья дорога? Прошлый год разобрали.
- А куда все из Рекони увезли? Когда исчезла икона Троицы?
- Кандалы Амфилохия забрали в Новгород. А икону Троицы искал по деревням какой-то еврей, он нашел по летописям, что ее подарил Реконской пустыни Андрей Рублев. Не нашел. Решил, что взяли немцы.
Помню знойный июльский день, хочется никуда не выходить из большого прохладного дома с огромной русской печью посередине. Но есть совершенно нечего не только гостю, но и самому хозяину. Приходится идти в лавочку, где почти ничего нет из того, что можно съесть, зато в ассортименте то, что можно выпить.
Возвращаюсь с «уловом», за едой продолжаю расспрашивать о жизни.
- И что же с иконой, не тронули?
- Да вот, обошлось...
- А почему же Вы все-таки коммунист?
- Так после Лесоакадемии сказали - либо начстроительства, тогда давай в партию, либо на лесоповал в бригаду. Так же и комсомольцем до этого стал: когда в армию пришло время идти, приехали из райкома уже с оформленными документами.
- А когда можно будет пойти с Клавдией?
- Да завтра утром по холодку и пойдете. Удивительно, но она второй день трезвая.
Я вспоминаю это странное создание по имени Клава. Оно встретилось мне на пути в Тупик: штормовка, милицейские брюки, на голове марлевая накидка, пол и возраст определить невозможно.
Фото (\Реконь 1\ВР Веб\J - foto - Сопочка на узкоколейке\09.JPG) (справа) Перед выходом в этот поход я долго безрезультатно уговаривал диакона Алексея идти вместе.
Но Господь определил мне в спутники того, кто был нужен Ему, а не мне. Зачем – это я потом догадался , а тогда шел, сокрушаясь и смиряясь. Клава отправилась со мной, довела до места, и даже помогла выбрать осину, спилить, окорить и вкопать крест. Осину Клава выбрала потому, что она станет от времени как железо. Лопаты мы не взяли, и пришлось копать топором и руками. Я был очень удивлен такой любезностью, хотел ее отблагодарить и Клава, не ломаясь, сказала, что не откажется от пары банок консервов.
Оказалось, что она из давних обитателей монастыря. Пока не разворовали рельсы, узкоколейка служила кормилицей целой компании бомжей из Питера и местным жителям, собиравшим клюкву. Зарплаты в лесхозе лет восемь не было, поэтому клюква кормила здесь всех.
Родом она оказалась из Карачаево-Черкесска, школьницей подрабатывала в Домбае, водила туристов. Потом училась в геологоразведочном институте. Лет ей было около сорока пяти, хотя по фотографии вряд ли можно определить ее возраст. Здесь с восемьдесят третьего. Приехала из Ухты, там сестра, кажется, двоюродная. Года три осваивалась в этих местах. Прижилась.
Клава жила в монастыре, в угловой башне, прозванной "келья", и потом на сопочке. Ребята спали в землянке, а сама она в палатке. Землянку накрывали брезентом, и было тепло. Денег на клюкве зарабатывали много. Если не филонить, то за три года люди машину покупают. Но они с ребятами все пропивали. Жили как золотоискатели в рассказах Джека Лондона: выезжали в город, сдавали товар, закупали продукты и водку и ехали снова сюда.
Кто-то живал и зимой в землянке. Вход брезентом закрыт, верх шалаша засыпан снегом. Соберет чагу, сходит сдать, продуктов наберет на неделю – и обратно. Освободилась, квартиры нет, идти некуда. Клюкву Клава сдает женщине, живущей у Московского вокзала. Она торгует на рынке, берет оптом.
Раньше ленинградцев тут не было, все местные, пока дорогу не построили от Тупика до станции Хотцы. Чужих не любили. На мотовоз могли не посадить.
Когда мы проходили место у вырубки, Клава вспомнила, что тут семья волков жила. Идет волк навстречу, потом свернул. Если бы побежала, не свернул бы. Звери тут чувствуют себя хозяевами. Кабаниха с детьми упрямо ходила, задевая растяжки палатки. Пришлось палатку переносить.
Усы узкоколейки были во все просеки. Идти по ним, правда, опасно. На бревно наступишь – и под воду по колено. Иные мастера по рельсам ходили.
Народ жил с ней замечательный. Один дед с Ленинграда, одет как гопник. А в городе как-то одел свою форму – оказался чуть ли не генерал в отставке, с орденами.
Теперь рельсы разворовали и бизнес зачах.
На подходе к цели нашего путешествия поперек узкоколейки лежит здоровая сосна. «Распилят, - уверенно говорит Клава, - Будут ехать за клюквой и распилят». Здесь не принято обращаться в администрацию, как в городе, чтобы поддерживать порядок.
Отношения людей здесь тоже простые и понятные. Ружья и винтовки у многих, лицензий, конечно, нет. Был случай, пытались двое парней отнять у мужика рюкзак с клюквой. Тот сбегал за ружьем. Они просят отпустить. Так он заставил их попеременно нести до станции.
Другой случай был, завел человек собаку. Лает собака редко. Как-то лает, он приходит, а у его рюкзака мужик другой. Молит отпустить, отогнать собаку. Ну, поставил он хозяину рюкзака литр спирта, тот отпустил.
Клава с юмором вспоминает телевизионные сенсации Невзорова. Они его вертолет издали видели, а потом он их келью показывал, а они смеялись. "Смотри, - говорят ребята, - Невзоров показывает и говорит, мол, монахи тут живут. Это мы, значит, монахи!" Склонность Невзорова к сенсациям они высмеивали безобидно, ну сморозил глупость, с кем не бывает. То, что глупость эта обернулась нашествием "черных следопытов", привлеченных сказками о кладах и испоганившими без всякой пользы монастырь, Клаву не трогало. От религии она вообще была далека.
Ее гораздо больше занимало, кем все-таки мне приходится этот Амфилохий, что я потащился в такую даль ставить ему крест. Из моих рассказов она поняла, видимо, что я хоть и непьющий, но тоже ненормальный и особенно это стало очевидно, когда выяснилось, что я не захватил с собой чем же этого Амфилохия помянуть. Я ответил, что поминать надо душой, а выпить можно и воду.
- Кому сказать, не поверят, что Клавка водой поминает, - с грустью сказала Клава и взяла предложенный стаканчик. - Ну, ладно, Амфилохий, пусть тебе будет земля пухом.
Закусывать воду она категорически отказалась, посчитав это уже совсем неприличным, и засобиралась домой. Мое желание побыть тут еще ее не удивило. Она многое повидала и привыкла не задавать лишних вопросов. Попрощались тепло. Клава обещала заходить и присматривать за нашим крестом.
Клава ушла, я остался один на сопочке. Кажется, не выдержать этой тишины и покоя. Засмеется кукушка, что-то зашуршит, что-то захрустит. Часов в девять вечера все стихло. Почему-то вспомнилось из воспоминаний келейника, как Амфилохия долго искали здесь три его келейника, а когда нашли, он сидит на пне и поет «О Тебе радуется, Благодатная, вся тварь». Мне тревожно, а ему хорошо было. Как ни странно, усталость облегчает мне созерцание, тело занято собой и не мешает душе видеть мир. Тело отдельно, душа отдельно.
Эта история имела продолжение. Года два спустя я ехал в Неболчи и воспользовался подкидышем из Будогощи в Хвойную. В вагоне случайно бросил взгляд на сидящую напротив женщину и как-будто что-то в лице показалось знакомым. Видимо это ощущение было взаимно, и после некоторого присматривания мы одновременно вспомнили друг друга. Это была Клавдия.
Вот это да! Даже лицо другое. К сожалению, в таких случаях под рукой никогда ни фотоаппарата, ни диктофона, но поверьте на слово, даже разговор другой. Оказывается, у нее теперь и домик есть. Вышло так, что вскоре после нашей первой встречи она сломала руку, собирать ягоды не могла, лечилась, потом помогала в одной семье по хозяйству. Пить было не на что, и она перестала пить. А после ей предложили - вот пустует полдома, бери и живи, она и живет, даже огородик есть. К моменту расставания мы уже незаметно заговорили о Боге и путях к Нему. Но тут Господь нас прервал. Пора выходить, дай Бог здоровья, может еще когда и увидимся, приезжайте.
Я бы не хотел здесь ставить точку. Не хочется писать сказки, где в конце этакий православный "хэппи-энд". Клаве еще много и трудно предстоит идти, наверное, к Богу и Церкви. И дай Бог ей удержаться на этом пути. Я свидетельствую только о том, что видели мои глаза. Я просил открыть мне Реконь, а Господь открывал заодно и людей, и эти встречи очень укрепляли во мне веру.