ВСТРЕЧИ С РЕКОНЬЮ»: ПУТЕВЫЕ ЗАМЕТКИ ДИМИТРИЯ МИХАЙЛОВА
4. 1998 – ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА (Окончание)
Помню, что дальше все воспринималось как сказка. В диком лесу стоит целый город. Огромные храмы, поросшие деревьями. И все это в тишине. Забыли про все, осталось только бесконечное удивление.
Мы прошли в арку под колокольней, по тропинке, угадывающейся в мокрой траве, подошли ко входу в собор. И вот тут, когда мы бросили рюкзаки на паперти, случилось первое чудо. Вдруг неожиданно дождь перестал, вышло солнце, и вся трава, стеной стоящая в рост человека, покрытая каплями воды, засияла. И это сияние вызвало во мне такую радость, что трудно было передать. было такое теплое чувство, как будто пришел в дом, где тебя ждали и тебе очень рады.
Потом я не раз попадал в Реконь и испытывал широкую гамму чувств вплоть до страха и желания поскорее уйти. Но вот эта первая встреча навсегда связана с сиянием радости.
Потом мы ходили по лугу напротив колокольни, ища место для костра. Дров у нас не было, а рубить деревья почему-то не хотелось. Вообще не хотелось ничего тут портить. И я оставил Татьяну и пошел вниз по течению речки, надеясь найти сушняк. В этой траве были и кочки, и палки. Ступал наошупь. И вдруг нога не находит ничего, я проваливаюсь в какую-то яму, теряю равновесие и с размаху шлепаюсь на камень.
Ну, ощущение, прямо скажем, ниже среднего. Но хныкать сильно некогда, вылезаю на камень. И тут, карабкаясь, под руками ощущаю что-то необычное. Не просто шероховатости, а какие-то линии параллельные. Присматриваюсь... Господи, а тут что-то написано!
А комарье жалит так, что думается в каждом комаре по одному бесу скрыто. Смог разобрать только слова: "Предание говорит...", ну а дальше все лицо так залепило, что терпеть уже не могу. Иду к Татьяне.
- Таня, слушай, пошли, там камень с надписью.
- А где дрова?
- Да какие дрова, пошли покажу камень!
Вот мы вместе снова читаем. Прочли совсем немного, видимо, комары реконские одолеваются только духовной силой. Помню, я тогда почувствовал желание перейти реку, мне показалось, что там что-то есть, не просто роща.
Николай Яковлев: Потом, уже после трапезы, я подошел к речке. То ли что-то привлекло мое внимание на другом берегу, то ли сквозь листву я увидел какие-то постройки, но у меня появилось желание попасть на другой берег. Я воспользовался каким-то из деревьев, поваленных и соединявших два берега и перешел речку. И был еще раз поражен. Оказывается, на другом берегу реки находилась вторая часть монастыря с церковью, и там же, как мы поняли, находилось кладбище. Там же были башни ограды и святые врата
Димитрий Михайлов: Вот женская практичность нас и подвела. Если бы я не послушался, то уже в первом походе открыл бы для себя и Покровский храм. Но, увы, я не решился, не перешел реку. Мы все-таки набрали дров и устроили шикарный обед на лугу. Перед нами спуск к речке, за спиной колокольня и тишина. Какая-то непривычная, настоящая тишина. Даже легкие облака уже не давят, угрожая дождем, а только подчеркивают разлитый повсюду покой.
Интересно, что были явные следы присутствия людей. Но никаких людей ни в тот первый, ни в один из последующих многих походов я не встречал. Господь каждого здесь принимает как дорогого и единственного гостя.
Николай Яковлев: Сейчас вспоминаю те морозные ночи, было холодно, мы в те годы были плохо подготовлены к таким путешествиям, у нас не было ни палатки, ни спальных мешков, спали обычно у костра, и все эти ночи практически были безсонными. И вот удивительно: пять дней я провел в этих местах, и я совершенно не чувствовал усталости, как будто какая-то сила меня подпитывала. Я даже не задумывался. что я не сплю ночь - первую, вторую, третью... наверное, это тоже было неслучайно.
Димитрий Михайлов: Это ощущение присутствия и благожелательного внимания у меня было очень отчетливым. Как-то даже немного неловко, как если ты пришел в гости и стоишь к хозяину дома спиной. Мы говорили о чем-то из обыденной жизни, нам не хотелось словами выражать то, что происходило в душе, да и слов бы таких не нашлос
В колокольне мы обнаружили кем-то сделанную самопальную лестницу из каких-то сучьев и по ней забрались на второй ярус. Там поставили палатку: от комаров, не от дождя. Таня улеглась спать, а я вспомнил. что вечернее правило-то я и не читал, вылез и пошел в собор читать правило.
Надо сказать, читать правило было все же легче, чем читать надпись на камне. Комары мешали, конечно, но было чувство, что происходит что-то уникальное: вот так вот один, в лесу, в заброшенном огромном храме я еще никогда не молился.
Почему-то всегда немощная плоть хочет спать именно тогда, когда душа просит только одного - остаться и побыть здесь, среди этих таинственных развалин в тишине летнего вечера. Вот в таких случаях приходят на помощь сувениры. Мне захотелось что-нибудь взять, какой-то обломочек. Я приметил - на куче справа у стены белеет какой-то правильный четырехугольник. Подумал: "Плитка отлетела ", полез туда, взял, начал смотреть - может, это изразцовая плитка от печки? Переворачиваю и снова кратковременный шок, как днем на камне. Это не плитка.... это икона Троицы!
Когда я я пришел в себя, то побежал, разбудил Татьяну, показал ей чудесную находку. Теперь мы уже пошли молиться оба. Я уже не думал - откуда икона, почему так лежала, где лежала, - вообще было такое детское состояние, когда в мире может случиться ну решительно все. Как-то один знакомый священник рассказывал, как наставлял дочку молиться пророку Илии, а она перекрестилась и попросила Илию на пятнадцать минут прекратить дождик, чтобы ей покататься на велосипеде. И что же? Вышло солнце, девочка покаталась, снова пошел дождь. Священник был потрясен, а девочка - ничуть. Вот в это состояние детства мы на какое-то время оба и впали.
Решено было повесить икону на стену, причем я решил исправить ошибку и водрузить ее на горнее место в алтаре, где она теперь, кстати и висит. Вытащил гвоздь из пола колокольни, и топором забил в алтарную стену, удивляясь, почему же она лежала справа, эта икона. Когда мы потом вернулись, я рассказал Николаю Яковлеву про эпизоды с камнем и иконой, он рассмеялся и просто прочел мне надпись на камне на память: "Предание говорит, что шестьсот лет назад на сем камне обретена икона Святыя Троицы, что в церкве за правым клиросом".
После возвращения в город, мне подарили газету "София". Там была статья о паломничестве в Реконь, проникнутая благоговением и радостью. Писала ее какая-то Кира Соболева. Я даже подумать тогда не мог, что держу в руках часть текстовки будущего фильма "Сокровенная пустынь, а сам автор статьи станет близким и дорогим мне человеком. Помню, как мы сидим на ступеньках маленького деревянного храма в Любытино, Кира внимательно слушает рассказ и на мгновение в ее глазах словно отражается тихое сияние, которым нас приветствовала Реконь. Не раз потом я видел, как преображается человек, вспоминая святое, и по этой перемене узнавал своих.
Иерусалим, Иерусалим, светлая моя мечта,
Иерусалим, Иерусалим, город моего Христа...
Я не дошел до Иерусалима, но несколько лет душа обитала в чудесной стране, которой нет на карте. Путь в нее пролегал через Реконь, а ключом от входа в нее была чистота. Хочется рассказать вам о ней больше, но это целая жизнь, а жизнь не расскажешь.
Я иногда проходил через этот город,
Мне бы увидеть, а я его не замечал.
И за молчанием или за разговором
Шел я по городу, выйдя и не повстречав.
Поездом - нет, поездом мне не доехать
И самолетом тем более не долететь.
Он задрожит миражом, он откликнется эхом,
Но я найду, я хочу - и мне надо хотеть...
Никакими словами не передать то, что в действительности происходило.
Может быть, это и хорошо. Потому что все отношения человека с Богом и святыми - это сердечная тайна каждого из нас. Слава Богу за все, что было с нами.
Все движется к темному устью.
Когда я очнусь на краю,
С какою-то резкою грустью
Я родину вспомню свою.
А сколько там было щемящих
Всех радостей, болей, чудес
Лишь помнят еловые чащи,
Да милый березовый лес.
* * *
Через месяц после первого похода в Реконь с Таней Шишовой, в июле 1998 года я решил пройти туда один. Пошел с севера, через Заручевье и Заозерье.
23.07.98 На электричке доехал до Будогощи, там был большой перерыв до «подкидыша» на Тихвин, я зашел в местную управу, спрашивать про Реконь. Никто ничего не знает, но потом вспомнили, что есть такой краевед Александр Михайлович Видеман, который ходил в какой-то монастырь. Видемана я не нашел, и поехал дальше.
На подкидыше из двух грязных вагонов, который за счет Минобороны курсирует дважды в сутки по рокадной железке Будогощь-Тихвин, специально построенной до войны, доехал до 4-го разъезда, от которого, судя по карте, начиналась дорога, слез и долго шел по ней, теряя и снова находя ее в болотах. Это только на карте был самый удачный маршрут. Вышел я на 4 разъезде в 17 часов, а в Заручевье дошел только часам к девяти вечера.
Проходил через маленькое село Остров. Там еще приличная дорога, а дальше сплошные болота и лес. В болоте за Островом терял дорогу, начинал плакать и как-то по-детски молиться: спаси меня, если я Тебе еще нужен. Совершенно новое чувство открытости миру, от которого ты отделен, даже идя с одним попутчиком. Правда, шум мыслей тоже загораживает мир, и только чувство опасности соединяет со всем вокруг. Шел и думал, может быть, ради этого и таскал по болотам свои вериги Амфилохий?
Словно подбадривая меня, встречаются на протяжении всего похода случайные попутчики, рассказывают, и местность немного «оживает». В вагоне прокуренные и проспиртованные, обожженные солнцем сборщики ягод рассказывали, что недалеко от 3 разъезда работают какие-то следопыты, ищут солдатские медальоны. Где-то там же со стороны дороги на Ругуй видели в лесу крест. Там бурелом после урагана. По привычке записываю все в блокнотик, который всегда в кармане штормовки. Записи вклиниваются в хронометраж пути. Время лучший измеритель расстояния, если, конечно, ты идешь, а не сидишь. Заметил, что по привычке считаю время, как на работе, чтобы быстрее прошло. А ведь пока сам усилия не сделаешь, ничего не будет. Чтобы время шло правильно, надо напрягаться. Тогда для меня эти мысли были открытием.
Склонность записывать у меня от мамы. Она говорила, что первые три дня после похода еще что-то можно вспомнить, а потом все теряешь. Это правда, причем во мне всегда происходила какая-то борьба за то, чтобы успеть записать, отвлекало буквально все. И еще мама детально планировала фотосъемку, это дисциплинирует. Когда на каждый этап похода какое-то количество кадров.
Перелезая через огромные лесовозные колеи, иду вдоль свалок леса, который тут то ли воруют, то ли заготавливают. Наши лесосеки завалены сучьями, финские – чистые. Но чувство какого-то грабежа не проходит. Вдоль дороги штабеля невывезенной древесины. На подходе к Заручевью так устал, что подошел к ближайшему дому попросить воды. Дальше по известному анекдоту «Дай, хозяйка, воды напиться, а то так есть хочется, аж переночевать негде». По решению местных мужиков меня ведут переночевать в усадьбу Римских Корсаковых. Я вяло спрашиваю, вы тут над каждым приезжим издеваетесь, я только с виду дурак, какая тут у вас в глуши усадьба, этот сарай, что-ли? Мужики посмеиваются: эх, ты, присмотрись-ка, да вообрази еще полдома плюс балкон плюс… В общем, это то, что осталось, остальное в войну на дрова пошло. Мне потом устроили экскурсию по господскому парку и даже церковь каменная там обнаружилась. 18-го века!
Оказалось, здесь родился в 1844 году знаменитый композитор. Правда, когда ему было шесть лет, усадьбу продали другим владельцам. Напротив дома был липовый парк, ниже – ледник, пруд, возле дома – каретный двор. В этой стороне жили только господа, а с той стороны приходили сюда работать. В 20-х годах дома здесь попродавали безземельцам. Дом священника пошел под сельсовет. Церквей было две – летняя Никольская 1711 г., и зимняя Михайловская рядом.
В доме жил человек по имени Валентин, по-моему цыган, без всяких прав гражданства. Его спасли от смерти сердобольные женщины. Пил, подписал какие-то документы в самом начале «дикой приватизации», на которой делали с помощью таких вот пьяниц начальный капитал беспринципные и жестокие ребята, которых теперь солидно называют риэлтерами. Его могли убить, и вот он исчез, но продолжает существовать. Пить бросил. Философствует и просто живет день за днем в старом доме, где доски и бревна подпирают изнутри стену и крышу.
Вечером попозже мужики пришли поговорить. С бутылкой, разумеется. Когда встретили отказ, пожалели: «Давай мы за тебя выпьем. Смотри как человека жизнь побила, даже выпить не может». После третьей пошли откровенные рассказы обо всем на свете. И между прочим, они перемигнулись: «Покажем?» - «Давай покажем» Вот мы идем по дому в какую-то комнату и я удивляюсь как он стоит на этих подпорках. Дверь распахивается… и в глубине комнаты в огромном киоте храмовая икона Богородицы. Придя в себя от изумления, которое с пониманием созерцают мужики, я развожу руками: ну, теперь понятно, что этот дом может стоять и на таких подпорках. А икона-то откуда? Из церкви. Смотри, не болтай. Мы ее отцу Александру из Тихвина обещали отдать, если он нам церковь сделает. А то ходят тут всякие, сам знаешь, воруют.
Это они, наверное, по примеру хранителя Тихвинской Иконы действуют. Вообще, удивительно отзывчивые люди, хотя никаких следов внешнего благочестия. Даже благословляют в путь по-церковному. И это на всем пути, не только здесь.
От Тихвина в Заручевье ходит иногда автобус. Когда дорогу размоет, то не ходит. А дальше Заручевья не ходит ничего. Там надо на тракторе. Про Реконь слышали от проходивших здесь ребят из Киришей. Там клуб, кажется, «Факел», их какой-то мужчина вел. Подростки.
На следующий день топаю на юг. Прохожу маленькое село Рапля. Во всех дворах машины, полно питерских дачников. С удивлением вижу слева новенькую часовню. Рядом скамейки буквой П. Спрашиваю местную жительницу – оказывается тут фермер хороший человек, их тут двое, семья Галя и Иван Розовы, это он сделал. А скамейки для праздника, мы тут, - когда «престол» - садимся, празднуем. Поп из Тихвина служит на Тихвинскую раз в году. А так сами, когда хотят, молятся. Иконы, библиотека, свечи. Хочешь если помолиться, так ключ вон там. Это ты что, один в Реконь собрался? Не ходи, там народ-то всякий шляется. Одному-то зачем туда идти.
Дальше по пути реликвия: мост из немецкой машины лежит на дороге с военных времен. Дорога странная, как будто насыпан шлак и железяки там и сям вылезают из него. Что только не найдешь в этой глуши. Наконец, лес расступается, и я выхожу на открытое пространство со стогами сена, за которым вдали виднеются холмистые лесные дали.
Первые дома. Это, судя по карте, Заозерье.
На дороге «Москвич» укатывает трассу. Это мне потом объяснил водитель. А пока я приближался, не в силах разгадать, что он тут делает. Мужик дождался, пока я подойду и спросил:
- Куда путь держишь?
- В Реконь.
- А откуда сам?
- Из Питера.
- Да ты поставь рюкзак-то… отдохни.
Понимаю, что надо отдохнуть. Проверка на дороге. Вскоре выясняется, что так и есть. После моих рассказов про Амфилохия тон разговора теплеет и мне предлагают поесть. Едем в гости.
- Ты хорошо экипирован. Вот я и подумал, что «черный следопыт». Они уже все там разорили, мы их теперь туда не пускаем.
Говорят: «Хочешь прославиться – подожги поле». Невзоров прославился именно так. Пять лет назад по ТВ показал Реконь, так даже ребята с завода стали приставать:
-Давай возьмем лопату и ружьишко, покажи…
- Если с благими целями, то покажу.
В доме после обеда откуда-то приносятся трогательно сохраняемые бумаги о Рекони. Все это копии уже известных мне документов, но я внимательно просматриваю их, отдавая дань доверию хозяина. От отца сохраняет. Листаю и думаю, сколько хороших людей мне встретилось, напоив чашей холодной воды (и не только!) Христа ради. Бог рядом. Хоть я и грешен, и под епитимьей состою. Не со мною лично рядом, но с нами. Так записал я в блокнотике на память.
Мой хозяин слегка подшучивает надо мной: «Ты, значит, тоже святой человек, раз туда идешь. Один святой у нас уже есть, из Москвы приехал, поселился на отшибе, книжки по ночам пишет. Чем живет, никто не знает. Мы его батенька зовем, потому что жизни учить любит».
Раздражает то, что он нам как-бы покровительствует. Так-то ничего, но злой, как-то страшно пацанов ругал, ну какой он батюшка. А так все как Вы: с бородой, крестится…
К горожанам-бездельникам явное презрение. У нас в деревне забор поставить для мужика это не работа. А тут было фермеры с завода понаехали, когда совхоз развалился и давай говорить: «Так, этот у нас будет за коров отвечать. А этот за картошку. Планов понастроили… Все прахом пошло. Одно добро, что дорогу починили до Рапли, а то совсем дорога непроезжая была. Там поэтому шлак и металлические детали. А так бывало трактор в глине увянет. С удивлением узнаю, что фермер из Рапли имеет радиорелейку с Тихвином, правда, она в грозу не работает. И лучше вообще после десяти вечера по ней звонить. Впоследствии мне много хорошего рассказывали об этом человеке, хотя лично встретиться не пришлось. Анастасия Григорьевна говорила, что когда случилась беда и надо было срочно оперировать дочку, он довез на тракторе до Заручевья, дальше тихвинская «Скорая помощь» ехать категорически отказывалась. Спас жизнь. В этих краях как-то не прививаются спорные блага цивилизации, зато сохраняются бесспорные добродетели, хотя бы у некоторых людей.
Возвращаемся к теме о «святых людям». Ходят слухи, что он от государства хранителем числится, и даже землю в Рекони скупил. Хочет вторым Амфилохием стать. Поскольку вход в Реконь мне теперь искать не надо, обещают показать, я решаю успеть нанести визит этому необычному человеку. Может быть, что-то расскажет «Витязям», если пойдем отсюда.
Хранителя зовут Юрий Тимофеевич. Он внимательно всматривается в меня и неожиданно спрашивает:
- Вы йогой занимались?
- Нет, - улыбаюсь я. – Не занимался.
Я разными глупостями занимался, но вот йогой не пришлось. Не угадал. С этой неудачной попытки типа милицейского наезда «а теперь рассказывать буду я», и весь разговор как-то выходит из русла недавней задушевных бесед с местными мужиками. Но я же на послушании, надо налаживать отношения. Рассказываю про Братство, «Витязей», отца Александра.
Тестирование продолжается.
- Как Вы относитесь к о. Иоанну? – это про митрополита.
- Не во всем согласен, - уклончиво отвечаю я.
- Кто виноват: некие безличные силы или национальные? – настаивает хозяин.
Э, нет, тут мы можем далеко зайти. Отвечаю без раздумий:
- Грехи наши и Божий Промысел.
Пауза.
- Покажите мне фотографию Вашего о. Александра.
Ну и ну. Не ожидал. Но чувство юмора выручает.
- Знаете, я батюшку нашего очень люблю… но фотографий его с собой не ношу.
Собеседника несколько раздражает наше увлечение воспитанием детей, особенно из приюта. Он вообще бы запретил ходить в Реконь, но это невозможно.
Хозяин явно неудовлетворен. Но все же кое-что о себе рассказывает. Мы здесь сидим, чтобы восстановить монастырь, пять лет уже. Но поддержки нет. Чтоб ее получить, надо заигрывать с властями, спекулировать религиозной идеей, а это чревато.
Мы, - это они с женой или кто-то еще, я не понял, - стали задумываться, стены ли надо восстанавливать или что другое. Пока скупили землю вокруг монастыря, сделались в Любытинской управе смотрителями.
- А почему Вы не живете в Рекони?
- Не можем. Транспорта нет. Тут вообще цивилизации нет. Почта ходит Бог знает как. Милиции и скорой просто нет. Телефон не работает. Глушь, но… Вы вообще представляете себе, какого масштаба это место? Здесь решалась судьба Ленинграда. Здесь впервые немцев погнали и это было началом победы в Тихвинской битве. А это судьба не только Ленинграда, но и Москвы, всей страны. Представляете, битва в тайге решает судьбу страны.
Собеседник мой выходит на большие обобщения, но вовремя останавливается. Я ощущаю себя непосвященным.
Ни карт, ни материалов по истории я с собой не унес, но согласие что-то сказать типа напутственного слова нашим «Витязям» хранитель Рекони обещал. Эта встреча была первой и последней. На мои посылки с книгами и Реконской хроникой Юрий Тимофеевич не ответил, а я не стал и набиваться в друзья. Спустя четыре года при подготовке первой литургии он проявился в качестве хранителя, попытавшись выгнать из Рекони пришедших туда дьякона Алексея и еще какого-то священника с прихожанами, но в результате сам покинул огорчивших его своими ответами негостеприимных паломников.
Самое интересное, что из рассказов Алексея Ивановича Ершова ( о них речь впоследствии) следовало, что сам монастырь ни под какой гос.охраной никогда не находился. Смешно и грустно, но факт: на разворовывание железа с крыш и кирпича из стен Рекони Заозерский сельсовет выписывал разрешения своим гражданам. А охранялась государством… роща редких сосен корабельных, посаженных монахами. Лучина была с них замечательная, тонкая и длинная. Дерево росло прямо и только на самой верхушке ветви были. Как-то при перемене власти годах в 60-х про эту самую охрану «забыли», бумаги затеряли, да и продали ненароком рощу эту каким-то хохлам, а те срубили и вывезли. Что охраняет тут смотритель и на каком основании я так и не узнал.
Про интерес к Рекони самых разных людей и течений я слышал потом даже от любытинского батюшки, к которому приезжали договориться о поселении там и старообрядцы, и баркашовцы.
А одна группа паломников на дороге повстречала… бронетранспортер с ехавшими с охоты ребятами из ФСБ. Но все это я узнаю впоследствии. А сейчас я с облегчением заканчиваю дипломатический визит и возвращаюсь, чтобы взять рюкзак и идти ко входу на тропу в Реконь.
- А, Димитрий, святой человек идет, - весело встречает меня хозяин. – Ну, как тебе Тимофеич?
- Да ничего. У каждого человека свои особенности.
- Да уж это точно.
Еще раз чаек на дорогу. Еще немного рассказов. Выясняется, что я в Заручевье пришел по бывшей стратегической дороге на 4 разъезд – ее немцы в войну с помощью наших пленных строили. После войны наши ее поддерживали и использовали. Дети ходили в школу в Заручевье, бывшую церковно-приходскую школу. Тут на всякий случай, до Будогощи хорошая грунтовка, если на машине. А раньше сюда летали на «Кукурузниках», был недалеко аэродром. В лесу, оказывается, звери водятся: лось, медведь, росомаха, волк. Был случай, собираю ягоды, вдруг вижу – рядом медведь. Тоже ягоды собирает. Он дым не любит, я закурил, он фыркнул и ушел.
К слову, мне потом рассказывали про какого-то старого опытного медведя, который отнял ведро рыбы у рыбака. Тот рыбачил, потом видит, медведь. Хотел уйти, а медведь ему рыком показыват: сиди, мол, рыбачь. А сам тут же. Испуганный рыбак натаскал ведро рыбы, не знает, что дальше делать. А медведь подошел, рыбу съел и ушел.
Переходим речку, поднимаемся на широкий склон холма над Заозерьем и идем по скошенной траве. Когда-то и в Реконь на тракторах ездили сено косить. А сейчас только на Троицу многие наши ездят, там ведь прадеды лежат. Спустя пять лет, монтируя фильм «Реконские рассказы», я вспоминал эту беззаботную прогулку по месту, где полегли сотни людей, посылаемых на смерть и шеренгами навсегда ложившихся на эти склоны под прицельным огнем немецких пулеметов с той стороны. Но это все будет потом, а сейчас сияет солнце, пахнет сеном и волнение охватывает от приближающегося леса, где надо будет прокладывать путь одному.
Кто ходил в одиночку, тому не надо объяснять, как сильно отличается это от хождения в группе. Внимание усиливается автоматически. Даже без зверей и лихих людей маленькая ошибка может иметь большие последствия. Я это прочувствовал, когда с размаху растянулся, не заметив ветку под ногами. Оторвалась от рывка рюкзачная лямка сверху, подвязал кое-как. Слава Богу, целы очки и голова, неизвестно что важнее. На дороге надо думать о дороге. А дорога такая красивая, что невольно расслабляешься. Как будто ты в дальнем уголке заброшенного парка, а не в реальном лесу, удаляясь от последнего жилья, идешь в болото.
Хочется все сфотографировать, запомнить, унести с собой. А Бог намекает, что все равно ничего не унесешь. Можно только жить здесь, быть здесь. А воспоминания не помогают. После первого же рассказа уходит неповторимое чувство пути, снова надо идти. Чтобы снова все ощутить.
Последний совет мне был забирать влево, но тоже не слишком. Время шло и я начал нервничать, потому что дорога ветвилась и часто приходилось со вздохом полагаться на волю Божию, не надеясь понять, как правильно выбрать.
И еще такое чувство, что не сразу начинаешь в лесу дышать именно лесом. Долго идешь, выдыхая из себя городскую грязь. Комары кусают, но меньше. Или я меньше о них думаю. Может, старцы тоже не «договаривались» с комарами, а просто были заняты делом.
В этом походе Господь послал мне несколько искушений, видимо, для проверки твердости моих намерений. Самое впечатляющее из них из случилось на подходе к монастырю. Тропа словно растворилась в траве и стало страшно и непонятно, куда идти. Бросил рюкзак и пошел наугад, завязывая бантики из бинта на деревьях. Когда отчаяние достигло апогея, вдруг неожиданно в просвете листвы словно мираж показалась башенка. Радости не было предела. Оглянулся - и рассмеялся, - мои бантики вытянулись в линию вдоль вновь появившейся тропы.
В Рекони на этот раз я испытал чувство, прямо противоположное радости первого похода. Башенка, которая выглянула из леса, рассеяв мои сомнения, оказалась навершием на святых вратах на Тихвин. За ней кладбище и Покровский храм. К моему удивлению, пара крестов пятидесятых годов. Какие-то Долгаченковы. Удивительно, но через пять лет мне придется жить на одной улице и и расспрашивать о Рекони Анастасию Григорьевну, представительницу именно этого рода.
В Покровском храме жутковатое чувство. Внешне ничего особенного, просто заброшенные руины. А все-таки что-то давит и гонит отсюда. Кострище посередине, под алтарем раскоп. Однако слева в нише икона Богородицы «Закланная» и еще какая-то. На хоры, каменную площадку над входом, ведет некое подобие лестницы, суковатое дерево. Штукатурка почти не сохранилась. Хотя на фасаде побелка цела. Мерзость запустения не в мусоре только.
На кладбище следы раскопок, сдвинутые плиты. Зарисовал плиту с надписью:
«Во имя Отца и Сына и Св. Духа. Аминь. На сем месте погребено тело монаха Артамона. Скончался 21 августа 1879 года». Плита сдвинута, могила раскопана.
На поле перед кладбищем, прыгая по старым фундаментам, еле видным в траве, чуть не наступил на свернувшуюся колечком змею. Как-то в полете сообразил, что это не женское украшение – откуда-бы тут? – а страх пришел уже когда перетянул в прыжке и быстро удалялся от того места.
Одна из башен на кладбище явно обитаема. Оставил там продукты по правилу таежников, для тех, у кого их не будет. Мост на ту сторону не нашел. До брода, где мы с Таней переходили Реконьку, тоже не дошел. Несмотря на солнышко, было как-то не по себе. Я тогда ушел из монастыря и нашел местечко в кустах у дороги, в километре от Рекони. Удобно, дорога просматривается, а тебя и палатку не видно. Судя по всему, где-то здесь выбрал себе место для засады наши бойцы в войну. Этот эпизод взятия Рекони описан в «Реконских рассказах».
Там выходила на реку, пересекая ее, старая узкоколейка. Эта легендарная узкоколейка протянула из Тупика свои щупальца так далеко. что новгородские лесорубы возили лес аж из Ленинградской области, которая начинается на границе между Раплей и Заозерьем. Когда не было ни железки Будогощь-Пестово, ни узкоколейки, мужики смеялись над пророчествами Амфилохия, что придет змеиная дорога и увезет реконский лес. А вот когда мы ходили в 2003 году снимать фильм, то и место моей первой стоянки было изувечено, и огромная площадь окрест засыпана стволами брошенного леса. Ершов впоследствии рассказывал, что в полутора километрах от этого места по узкоколейке Темник, первая землянка Амфилохия, откуда его лукавый выжил, и он пришел в Реконь. Там сопки уже нет, песок пошел на строительство узкоколейки. А в войну там в землянках укрывались от войны Заозерские крестьяне. Это будет последняя моя ночевка на том месте, которое открылось в первом самостоятельном походе. Теперь и места, где мы ночевали с Ершовым, и с многими хорошими людьми, не найти.
После возвращения в Заозерье подвезли до Тихвина возвращавшиеся туда дачники. Возвращался в Питер на перекладных через Волхов. На пути назад неожиданно заметил, что с самого выхода из Рекони оставили меня все блудные помыслы и на душе мир и покой, ощущение удачи. Господь со мною.
Это было памятное время. В стране кризис: дефолт, обвал ГКО, если кто помнит. На заводе остановился на две недели сбыт, начались сокращения. Вся страна была примерно в таком же положении утраты ориентации, как у меня в походе. Мой приятель Саша сказал тогда, выслушав мой рассказ про путь в Реконь, бантики из бинта и башенку в конце - надо верить и идти вперед, может и у нашей страны будет так же. Связанные прежней весьма грешной жизнью, мы радовались, что нашли вновь друг друга в церкви, и мне захотелось великодушно поделиться с ним Реконью, которую я, как золотоискатель у Джека Лондона, мысленно «застолбил» и начал считать своей.
Поздней осенью 1998 года мы с ним вместе пришли сюда. 18.10.98 Машину оставили в Заозерье у местных мужиков. Тогда впервые узнал от Клавдии Фоминичны Петровой про Старцеву Сопку, где умер Амфилохий. Правда, она все толковала про какой-то восьмой склад и другие малопонятные вещи. Впоследствии, через два года, я узнал про лесозаготовки военного времени, на которых работали женщины и ногами прошел места этих забытых складов.
А в тот раз мы шли в Реконь ради молитвы. Как когда-то наши предки ходили каяться в Иерусалим, так и мы шли сюда. В алтаре собора поставили в песок свечи. Постояли молча, и вдруг, совершенно неожиданно для себя я… запел. Слова были из всенощной. «Помилуй мя, Боже по велицей милости Твоей…» - пою и церковнославянские слова, которые я толком еще не освоил тогда, всплывают сами собой из каких-то тайников памяти. До того я никогда не пел ничего церковного, а здесь пелось легко и от души. Так мы и стояли вместе в алтаре, два человека, которых раньше соединял грех, а вот теперь соединила благодать. Я пел, а Саша плакал. И в тишине горели наши свечи под иконой Троицы.
Спустя 4 года в это же время я пришел уже с другими людьми в Реконь снимать фильм. И снова осень в Рекони глубоко тронула наши души.
Личность Амфилохия так увлекла меня в то время, что я начал писать о нем, параллельно собирая Реконскую хронику. Наверное, тогда это было важно. После прихода в Церковь у меня рухнула разом вся прежняя жизнь, а новая как-то не выстраивалась. Переход в Церковь был очень тяжелым. Запомнилось, как в одном откровенном разговоре бывший друг задумчиво обронил: «Если через два года ты все еще будешь в Церкви, я скажу, что Димы больше нет».
Я не роптал на Бога, считал, что получаю по заслугам, да и то не сполна, но иногда накатывала такая безнадега, что просто не хотелось жить. На этом фоне заброшенный монастырь и забытый старец казались мне просто Божиим утешением. Походы в Реконь исцеляли меня по принципу "клин клином вышибают", а образ старца по-новому освещал любимый с детства девиз "бороться и искать, найти и не сдаваться".