- Неизвестно, кто раньше, ты или я, - говорит Саша о смерти.
- Так ты не приближай ее, - отвечаю.
О себе Алексей Иванович говорит, что пил всю жизнь, но в меру.
- Отец Нифонт тоже грешил этим делом, любил водочку. Мать бывало говорит ему: «Батюшка, ведь грех». – А он ей: «Грех не то, что в рот, а то, что изо рта». Но я не судья ему, Бог ему судья, - добродушно заканчивает Алексей Иванович.
Тепло вспоминает об умершей жене: «Старушка моя оставила меня». Заботится о нем сноха, носит в банках еду. Заботится и дочка, хоть и сама больная. Она в Колпино на нефтехимии работает, вредная работа, но нефть – единственно стабильные деньги.
Работает ТВ. Алексей Иванович сетует на тех, кто врет нагло про подлодку «Курск» с самого начала. Потом о Чечне:
- Дивизию уже потеряли убитыми – за деньги, за нефть, больше не за что воевать. СССР, супердержаву развалили, не моргнувши глазом, а на Чечне зациклились.
Потом задумчиво повторяет:
- Да, чем-то очень прогневали мы Бога.
О Рекони говорил с надеждой, что возродится. И добавил:
- Хотя я этого не увижу. Но, дай Бог, будет.
Потом мы идем в гости к брату. Он на шесть лет старше, внешность - прямая противоположность Алексея Ивановича: одутловатый, крупный, тяжелый. Локоть искалечен в боях под Старой Руссой. Рассматриваем фотографии, которые я несу в Валдайский монастырь - любытинскому благочинному и наместнику монастыря в одном лице о. Ефрему. Набрасываю план Рекони по их рассказам, и бросается в глаза симметрия. Очень похоже на Александро-Свирский. Интересно, сознательно или нет?
Жена Михаила Ивановича с Водогона. На лето дочку к родителям в Реконь относила, косить надо да убирать – так им и оставишь.
Михаил Иванович вытаскивает старые пленки и фото. Вот снимок их дома, вот сюда влетел снаряд. А вот остатки стены кирпичной, такая же, как у кладбища. Когда леспромхозы пошли, жилье строить начали, кирпич потребовался, отсюда из стен брали. Снимок беру на копирование.
Вспоминает, как сбрасывали большой колокол. Это была местная достопримечательность. Он гудел - на шесть километров было слышно. Куда его затащили непонятно. Язык от него никто утащить не мог, в пруду лежал, пока черные следопыты не вытащили.
Вспоминаются мелкие детали быта. На втором этаже дома, например, две школьные комнаты были.
Рассказывает о роднике в Змеевой Новинке под Будогощью, там на кладбище весь их род лежит. Теперь там церковь, а когда-то было языческое святилище. Сын его там же, на кладбище – подорвался на мине. Десять тысяч разминировал, самоучка, любой снаряд мог разобрать.
Прощаемся с гостеприимными хозяевами. Алексей Иванович снова возвращается к своей караульной службе на даче. Приглашает приезжать и благодарит: «Вы внесли новую струю в мою жизнь». И я благодарю от души за то же самое. Обычно у меня от благодарностей, этих лукавых приманок для тщеславных помыслов, сжимается сердце, а тут на душе тепло и спокойно.
По дороге в Питер, в вагоне электрички, ребята из «Армии Спасения». Увидели, что я читаю Евангелие на церковно-славянском. Подходят с вопросами.
- Это что за язык?
- Церковно-славянский.
- Вы православный?
- Да.
- Мы тоже верим в Христа. Наша церковь - «Армия Спасения».
- Такой церкви нет.
- Нет, есть.
- А кто ее основал?
- Иисус Христос.
- В каком году?
Пауза, начинают вспоминать. После шуток в таком роде я прошу их мне не проповедовать. И я им не стану. Один парень остается, у него вопрос о Православии. Остальных я попросил уйти, сказал, у него вопрос личный. С ним мы час беседовали. Дал ему адрес Братства. Потом ихний пастор, чтобы не расхитили его стадо, какую-то работу с ними разъяснительную проводил. Так что больше меня не тревожили.
В Павловске выхожу и пересаживаюсь на поезд в Вырицу. Надо подготовить маме дачу. Вспомнил, как в первый раз попал сюда – обычное сельское кладбище с песчаными холмиками могил и деревянными крестами. Теперь здесь все солидно, бревенчатая часовня, мраморное надгробие, записочки в трещинах бревен, каменный пол. Вовсю чистят церковь и красят забор. Все здорово, но нет той тишины и какого-то особого обаяния полузаброшенности и одиночества, как в первый раз.
Задумываюсь: а я хочу, чтобы в Рекони было так? Ведь придется восстановить все – будет и «плутный дом» для захожих бомжей, и нагловатые нищие, и автобусы с экскурсантами. Мне приходит в голову, что служении монашеских обителей бывает тоже тайным, как тайное монашество. Может быть, пусть лучше так и служит Реконь?